ШАРЛЬ ДЕ КОСТЕР
ЛЕГЕНДА ПРО УЛЕНШПИГЕЛЯ
(Отрывки)
В небольшом городе Дамме, во Фландрии, когда май обильно покрыл белым цветом кусты боярышника, в семье угольщика Клааса родился сын - первенец.
- Дитя родилось под счастливой звездой - в рубашке,- сообщила повитуха. - Удалой будет ваш сын, потому что это определенная примета.
...Накануне с крыльца ратуши глашатаи объявили всем, что ее величество жена императора Карла V тоже родила сына. Вскоре к Классовой хижину вбежали кума и соседка их и, обливаясь слезами, поведала им свое ночное видение - вещий сон:
- Горенько нам! Этой ночью призраки косили людей, как будто косари траву... Палач плясал на их трупах... Родилось двое мальчиков. Один в Испании - то инфант Филипп, императорский сын, а второй - во Фландрии. Это Классов сын, которого впоследствии нарекут Уленшпігелем. Филипп, сын палача нашей страны, тоже станет лютым палачом. А Уленшпигель будет большой мастак на разные шутки и веселые выходки, но сердце будет хорошо, потому что его отец - добросовестный трудяга. А сын его Уленшпигель весь мир обойдет, но места себе не нагреет нигде. Будет он и крестьянин, и дворянин, и художник, и резчик - все заодно. Бродить по свету, славя все доброе и хорошее, издеваясь над глупого и смешного. Будет он всегда юный и не умрет никогда...
Так напророчила Уленшпігелеві его будущее хорошая гадалка...
Тиль рос, словно из воды тянулся вверх, как молодой тополек. Когда он, бывало, приходил домой и жаловался, что соседские мальчишки избили его, Клаас строго наказывал его за то, что он сам не дал им перца. И от такого воспитания Тиль скоро стал смелый, как львенок...
Как-то Сооткін сказала, обращаясь к Клааса:
- Слушай, у меня сердце не на месте. Вот уже третий день, как нашего Тиля нет дома.
- Наверное, носится там, где бездомные собаки бродят. Тяжко наказал нас Господь таким ребенком. Надеялся воспитать из него хорошего труженика. А злая судьба, вишь, послала нам бездельника и лодыри.
А тем временем Тиль со своими бродягами - приятелями был на субботнем базаре в Брюгге. В одном конце рынка возвышался красивый полотняный шатер. При входе стоял крепкий крестьянин и показывал за патар благочестивому люду отломок ключицы святой Марии Египетской. А двое упитанных монахов возле него собирали пожертвования. Наряду гладкая червонопика женщина дула изо всех сил в дуду, хрупкая девочка у нее воспевала песенку.
К одной из четырех шестов шатра был привязан ослик. Понурив голову, он утупив очи в землю, вероятно, не имея никакой надежды найти хоть плохонький будячок.
- Ребята! - сказал Тиль. - Хозяева так весело поют, неплохо было бы, чтобы ослик потанцевал.
И сказав это, побежал в магазин, купил перца и насыпал незаметно ослу под хвост. Когда перец за мгновение запел, осел стал вертеться и заглядывать себе под хвост. Не выдержав боли, он оглушительно взревел, хвицнув и рванулся вскачь. Как только он дернул за шест, ведро со «святой» водой, что висел над входом в палатку, перекинулось: водой окатило всех, кто там был. А тогда рухнуло наземь и мокрое полотно, накрыв и хозяев, и упитанных монахов, и тех, кто слушал житие святой великомученицы. Как Тиль видел на полотне выпяченную округлость, он слегка тыкал туда булавкой. И тогда внутри поднялась еще громче визг.
Это было страх как весело. И стало еще веселее, когда осел, удирая, потащил за собой палатку, ведро, а заодно и хозяина с женой и дочерью. Наконец, обессилив, осел «спел» - резко, пронзительно, уриваючи свою песню только для того, чтобы посмотреть, не угасает огонь под хвостом.
А Тиль с мальчишками, насмеявшись вволю и насобирав немного монет, быстро дали оттуда деру...
Когда Тілеві прошло пятнадцать лет, он как-то распял небольшой палатку, залез в него и начал выкрикивать изнутри, что каждый, кто пожелает, сможет здесь увидеть в красивой соломенной раме свое подобие, настоящее и будущее.
Когда к палатке подходил чванливый крутой - судовик, Тиль вистромляв голову из рамы и, скрививши лицо, словно старая обезьяна, говорил:
- Гадкая старая пико, тебе не жить, а в земле гнить пора. Ну то что: нравится ли тебе такое зеркало, ученый мацапуро? Я же вылитый твой портрет!
Гладкому губаню - монаху Тиль отвечал:
- Сейчас ты бодня с ветчиной и салом, а потом обернешься на бочонок с пивом. Разве не щирісіньку правду я тебе сказал, череваню?..
Постепенно Тиль становился, как говорится, мастером на все руки. И Уленшпигель долго не останавливался на одном ремесле, и Клаас не раз говорил ему, что если так будет и дальше, то он выгонит своего ледака-сына из дома...
Однажды император Карл, вернувшись из похода, удивился, почему это сын - инфант не вышел его встречать. Вдвоем с архиепископом они пошли разыскивать инфанта. Наконец, миновав много покоев, они нашли какую-то мрачную каморку. Войдя, увидели забитый в пол кол, к которому было подвешено хорошенькую обезьянку. Внизу, на полу, еще дотлівали дрова, а в воздухе стоял смрад сожженной шерсти.
- Это ты сжег на огне животное? - спросил император.
Инфант исподлобья поглядывал на отца испуганными злыми глазами.
- Когда его высочество станет большим поджигателем еретиков,- прошептал архиепископ императору.
Император улыбнулся, и они вышли, оставив инфанта в одиночестве.
И не одни лишь обезьяны умирали тогда на кострах...
В день поминовения умерших Уленшпигель с ватагой сорвиголов - сверстников вышел из собора Богоматери. Среди их группы был и гладкий добродушный Ламме Гудзак - точно, как ягненок, среди волчьей стаи. Ламме пообещал хорошо угостить все их общество, потому что мать на праздники давала ему по три патары.
От пива у ребят порозв'язувалися языки, и, когда речь зашла о службе божии, Уленшпигель ляпнул, что с панихид имеют выгоду только сами попы. И в их группе нашелся предатель. Он донес, что Уленшпигель - еретик. Парня схватили и бросили в тюрьму. А тем временем в городе собирали справки, добрая или недобрая идет о нем слава. Выяснилось, что он просто пащекуватий шибеник и фокусник, любит посмеяться с других, но никогда не кощунствовал на бога. А потому судьи, взвесив его юные лета, вынесли очень легкий приговор: в одной рубашке, с непокрытой головой и босиком он должен был идти со свечой в руке за духовенством в первой же церковной процессии.
А уже по этой первой покути суд присудил выгнать Уленшпигеля на три года из страны Фландрської. За это время он имел одбути паломничество в Рим и принести от папы отпущение грехов.
- Они мне заплатят за свои панихиды.
- Кто? - спросила Неле, дочь соседки Катліни.
- Все попы, монахи, что морочат нас разными ерундой. За эти три года они заплатят мне стократ.
И они расстались: она - слезами умываясь, он - полон грусти и гнева.
Куда не заходил бедняга Уленшпигель, везде он с ужасом видел срубленные головы на сваях, видел, как молодых девушек палачи запихивали в мешки и топили в реках, как женщин бросали в ямы живьем засыпали землей, а мужчин сжигали на кострах.
И сердце его обкипало кровью...
Подался Уленшпигель наугад к Ауденаарде, где стоял тогда гарнизон фламандских рейтар. Они должны были охранять город от французских отрядов, которые, как саранча, опустошали страну.
Уленшпигель назвал себя трубачом за то, что услышал от людей, что должность трубача сейчас свободна.
А тем временем распространился слух, что в город скоро должен прибыть император Карл V. По этому случаю Уленшпігелеві было выдано очки, чтобы он случайно не проглядел кортежа.
И вот в один солнечный день Уленшпигель увидел вдали большой кортеж всадников, перед которой едет сам император Карл V. Уленшпигель решил, что все те всадники, да и сам император, слишком упитанные, и ничего им не случится, если в этот раз они не пообедают. Он смотрел спокойненько, как кавалькада приближается, и не трубил.
А тем временем в город прибежал запыхавшийся крестьянин и сообщил, что собственными глазами видел отряд всадников - французов. Вратари сразу закрыли все ворота в городе.
Чем ближе подъезжал император, тем сильнее гневался, что все колокола молчат. Подъехав почти вплотную к воротам и увидев, что она заперта, Карл остервенело начал бить по ней кулаками.
На шум вышел старый солдат и сразу узнал Карла. Тогда пошел одчиняти ворота. Разъяренный император спросил обоих бургомистров, не заслуживают виселицы. Те ответили, что на виселицу заслуживает еще больше городской трубач Уленшпигель. Император велел его привести.
- Почему же ты, имея такие замечательные очки, не затрубил, когда увидел меня?
Говоря это, он заслонил глаза от слепящего солнца.
Тогда и Уленшпигель так же закрыл себе глаза и ответил: когда, мол, он заметил, что император смотрит сквозь пальцы, то сразу снял очки.
Император приказал его повесить.
- Ваше величество,- сказал Уленшпигель,- я не буду просить ни денег, ни жизни, а попрошу вас, прежде чем меня повесят, подойти и поцеловать меня в тот рот, которым я не говорю по-фламандском.
Император, зареготавши, как и весь народ, ответил:
- Твоего просьбу я не могу выполнить, а потому тебя не повесят...
Долго странствовал Уленшпигель мирами, вплоть посбивал себе ноги до крови, и в конце концов где-то в Майнцском архієпископстві наткнулся на телегу с паломниками и вместе с ними доехал до Рима.
Злізши с телеги, он увидел на пороге заезда красивую бабенку.
- Хозяюшка, не дашь ты приют путешествующем прочанинові?
- А почему бы и нет - лишь бы деньги платил.
За разговором, когда они опорожнили уже немало бутылок, девушка спросила, кто же он такой.
- Я король Нігдинський, граф Жебранський, барон Гольтіпацький. А родился я в Дамме. Это такая страна, где сеют зерна заблуждения и химер, обманные надежды и пустые обещания. А сюда я пришел, чтобы поговорить с папой.
- Ишь, чего захотел! Я здесь родилась, да и то ни разу мне не удалось подступиться к нему.
- А мне удастся,- сказал Уленшпигель.
- Да ты хоть знаешь, где он бывает, какой нрав имеет, как живет?
- Мне рассказывали, что зовут его Юлий III, что он, даром что старый, на нрав игривый, веселый и развратный, язык острый. И ругается грубо, словно солдат.
Второго утра Уленшпигель пришел к собору святого Иоанна, где папа должен был служить мессу.
Когда папа подносил чашу со святыми дарами, Уленшпигель возвращался к алтарю спиной. Кардинал сказал об этом папе. Папа велел четырем бравым солдатам схватить того паломника и привести к нему.
- Какой ты веры? - спросил папа.
- Такой, как и ваша святость.
Тогда папа поинтересовался, почему он то и дело поворачивался спиной к святым дарам и алтаря.
- Потому что считал, что недостоин смотреть на них. Я грешник, пришел из Фландрии, чтобы мне отпустили грехи мои.
Папа благословил Уленшпигеля. Правда, ему пришлось еще заплатить семь дукатов за пергаментную индульгенцию об отпущении грехов...
Как-то путешествуя по миру, забрел Уленшпигель до немецкого города Нюрнберг и там распустил о себе слух, что он - знаменитый врач. А в тамошнем госпитале лежало в ту пору столько больных, что уже не знали, куда их класть.
Услышав о Уленшпигеля, смотритель госпиталя разыскал его и стал спрашивать, действительно ли он лечит все болезни.
- Все, кроме последней,- ответил Уленшпигель. - И если бы вы пообещали мне двести флоринов, я с вас и лиара не возьму, пока все ваши больные не выздоровеют.
Надзиратель согласился испытать его.
Второго дня, убрав напыщенно-уверенного и весьма ученого вида, Уленшпигель пришел в госпиталь. Он обошел всех и каждому шепнул.
- Заприсягнися молчать о том, что я тебе сейчас скажу. На какую болезнь ты слабуєш?
Тот клялся молчать и говорил, что болеет.
- Завтра я должен сжечь на огне одного из вас, чтобы сделать из его пепла чудодейственное снадобье для других. Сожгу я того, кто сам не сможет выйти из больницы. То я приду сюда с надзирателем и еще снаружи громко гукну: «Кто здесь не больной, пусть забирает свои манатки и идет домой!»
Утром Уленшпигель пришел в госпиталь и сделал так, как говорил. И все больные - все поспешили выйти. Надзиратель спросил их, действительно ли они поправились и могут ходить.
- Да, выздоровели! - в один голос ответили больные, полагая, что одного из них уже курят во дворе.
Надзиратель заплатил Уленшпігелеві двести флоринов, и тот стремглав сбежал из госпиталя пятками...
Прошло какое-то время. Сооткін все смотрела на улицу, не видно там сына. Вдруг она сказала:
- Вот идет судья и с ним четыре стражники... Кого же это они ищут на нашей улице? О, Боже,- они заворачивают к нам.
Клаас выбежал в сад. Неле - за ним. Когда Сооткін выбежала в сад, она увидела, как Клаас одбивається от двух стражников, схвативших его. Затем они скрутили Клааса и завязали ему руки.
- Господин судья,- обливаясь слезами, сказала Сооткін,- что плохого сделал мой муж?
- Он еретик,- ответил один из стражников...
На суде Клаас держался мужественно.
- Я ничего не зрікаюся. Делайте с моим телом, что велит вам ваше милосердие.
На основании королевских указов Клааса признали виновным в ереси и приговорили к сожжению на костре перед ратушей...
Второго утра, в день казни, пришли соседи и из жалости заперли Уленшпигеля, Сооткін и Неле в Катліниній доме.
Неожиданно они увидели за окном большое облако черного дыма. То был дым от костра, на котором стоял привязанный к столбу Клаас.
- Он умирает,- сказала вдова. Милосердное небо, прими его невинную душу. Где король? Я бы вырвала его сердце своими руками!..
А с соборной колокольни все раздавался похоронный звон...
Ночью они поднялись по обгоревших поленьях к телу, и, рыдая, поцеловали Клааса в лицо. Возле сердца, где пламя выжгло большую дыру, Уленшпигель взял у мертвого отца немного пепла.
Дома Сооткін взяла два лоскутка шелка, черного и красного, сделала сумку и зашила туда пепел покойника.
- Пусть этот пепел с сердца моего мужа, твоего отца, всегда будет неразлучен с тобой,- сказала она, надевая сумку сыну на шею. - Пусть этот пепел всегда стучит тебе в грудь, как огонь мести палачам!
- Так и будет всегда! - сказал Уленшпигель...
Второго дня общественные стражники и оповещатели пришли к Клаасового дома и начали выносить все его имущество, чтобы продать с молотка.
Началась распродажа.
Еще и свеча, что ее зажег глашатай, не догорела, как старшина рыбников за бесценок скупил все, чтобы потом перепродать. Когда распродажа закончилась, стражники перевернули все в доме, но денег так и не нашли.
- Вы плохо искали! - кричал рыбник. Я же хорошо знаю, что полгода назад в Клааса было семьсот Каролю.
Сооткін обернулась к сыну.
- Вот кто доносчик,- сказала она. - Если деньги ему достанутся, я вкорочу себе возраста.
А тем временем рыбник снова пришел к судье, настаивая на пильніших розысках.
В Клаасовому доме снова сделали обыск, а тогда Сооткін Уленшпигеля и препроводили в тюрьму. Послали в Брюгге по ката...
- Доказательства вашей вины весомые, и, если вы не признаетесь, придется взять вас на пытки.
Посоветовавшись между собой, судьи постановили: сначала надо пытать мать. Палач по приказу судьи взял руки и ноги несчастной женщины в тиски
- Где спрятаны деньги? - спросил судья.
- Не знаю!
- Не давите, господа судьи! Это же косточки женские, нежные и хрупкие, не ломайте их! - крикнул Уленшпигель.
- Тогда признавайся ты за нее! - сказал судья.
Но Сооткін так глянула на него, что Уленшпигель понял: он не должен признаваться. И он заплакал, не сказавши и слова.
Уленшпигеля мучили еще страшнее, чем мать. Но и он не признался. Только под конец кровь пошла ему изо рта и носа, голова упала на грудь, и он потерял сознание.
- Ой, сын мой, мученику бесталанный!.. Вы же видите, мы не виноваты ни в чем.
Судья со старшинами снова посоветовались и приняли решение освободить их, признав доказательства их вины недостатніми. им разрешили поселиться в любого горожанина, когда кто согласится взять их к себе.
И сына с матерью отвезли к Катліни...
Однажды Неля призналась Уленшпігелеві, что ее мать навещает ночью какой-то «рыцарь - дьявол», бьет ее и забирает у нее все деньги.
Как-то Катліна услышала, что Неле спросила в Сооткін, хорошо спрятано его сокровище, и вдова доверчиво ответила, что место надежное: в срубе колодца никто его не будет искать.
А через несколько дней Уленшпигель нашел у колодца своего задушенного пса и пустой тайник в срубе.
А того «черного дьявола» и след простыл...
Прошло несколько недель.
Сооткін уже не могла ничего делать. Сгорбившись, она сидела у огня, кашляла, чахла и сохла. И однажды вечером она навеки сомкнула глаза.
Перевела с французского НАТАЛЬЯ ГОРДИЕНКО-АНДРИАНОВА